Моей маме, Пирожниковой Александре Ефимовне, посвящаю Сколько бы когда бы не твердили: «У войны не женское лицо», А на фронт девчонки уходили По стопам и дедов и отцов. И тебе досталась эта доля – Увидать в неполных двадцать лет Смертью сплошь засеянное поле, Да в дыму пожарища рассвет.
Нас на восток везли в теплушках – Некормленных, почти нагих. Сопровождали нас старушки И пограничник без ноги. Кружили в грозном небе "рамы", Пускались бомбы В жуткий пляс... На полустанках чьи-то мамы Родными называли нас. И вся Россия – нам в наследство, И к счастью – выживи, иди! Большая остановка – Детство – Так и не встретилась в пути...
Ветераны по привычке Тех окопных давних лет, Повстречавшись с фронтовичкой, Говорят: «Сестра, привет!» С прежней ласкою: «Сестричка, Как дела-то, мадсанбат?!» – Хоть и видят: фронтовичке Скоро будет шестьдесят. Выросли в семье мужчины, Мать и бабушка она, И уже не скрыть морщины, Все обильней седина.
Только вот однополчанам До того и дела нет, И сейчас, ее встречая, Говорят: «Сестра, привет!» Потому что зримо, ярко, Как и прежде, видят в ней Ту девчушку-санитарку, Что родной сестры родней. Рисовавшая собою, Ведь она под пули шла, - Скольких вынесла из боя, Сколько раненых спасла!
Солдатам Великой Отечественной Умерли травы, но их не скосили, В зиму под снегом не схоронили, Быстрые ноги их не измяли. Умерли травы, быть перестали.
Умерли травы с утром росистым, Ветром полынным, вечером мглистым, Умерли травы – с душицей и мятой, Пеньем цикадным звеня виновато.
"Вскрыта и разграблена 31 могила советских воинов на 70-м километре Печенегской дороги". (Из газет.)
Голос Петра: – Не надо разрывать мою могилу На кладбище в деревне Василёвке, Монеты у меня той больше нету, Цены ее я сам так и не знаю. Нашел ее на Гомельском шоссе, Когда в деревню вечером гнал стадо (То наша была очередь пасти), А до меня там беженцы бежали. Я помню, как заголосила мама: Голос матери: - – Ой, не к добру, сынок, твоя находка, Мы золота не бачили от роду, Не знаю я, куда его сховать, Ой, не к добру... Голос отца: – Ну вот, заголосила. Ты лучше подавай на стол вечерять, Опять с утра грузить погонят уголь, А с немцами, ты бачишь, шутки плохи. Голос Петра: – Со всех окрестных деревень сгоняли Людей на станцию Бобруйск фашисты, Военнопленных, смертников-евреев, Работавших с отчаянной надеждой, Что как-нибудь да обойдется все. В три месяца войну решив закончить, Вели себя тогда вальяжно фрицы, И зверств еще особых не чинили, Оберегая нас, своих рабов. В тот день, когда нашел я ту монету, Со мной еврей один работал рядом, Он был большим ученым, видно, в Минске, И он сказал мне... Голос еврея: – Если б ты помог От конвоиров откупиться, хлопчик, А то, я знаю, нас погонят в лагерь, Там крематорий - газовая печь. Голос Петра: - И жалко стало мне того еврея, А главное, что я нашел монету, И значит, человеку мог помочь. И вот когда нас всех в конце недели На день один отправили по хатам, Я разговор тот дома передал. Голос матери: – Ой, Петя, не к добру твоя находка, Так сердце у меня, сынок, и ноет: Ох, не пытал бы понапрасну долю... Голос отца: – Ну, что сама беду ты накликаешь, Он должен поступать, как человек. А гроши как пришли, так пусть уходят. Голос Петра: – В тот день знакомого я своего не видел, А вечером, улегшись спать в бараке, Решил я рассказать об этой тайне Однофамильцу своему - Морозу Андрею, из соседней Слободы. И попросил его помочь мне завтра: Коль рядышком окажется с евреем, Шепнуть, что деньги я ему принес. Мы утром вместе стали на разгрузку. Я видел, как пошла тележка с углем, Он должен бросить под нее башмак, Чтоб вовремя она затормозила, Но почему-то этого не сделал... Она летела на меня. Я видел. И все. И темнота. И темнота. Зачем меня накрыл он этим углем? ...Но той монеты нету у меня.
Из письма: "Люба, ездили мы в Василевку, выкопали бульбу тетке Поле, были на могилке у Пети. Ты спрашивала, что мы знаем про того Мороза из Слободы. Сразу после войны дядька твой Жорик с хлопцами ходил в Слободу, чтоб с ним разобраться, но его мать сказала, что он живет в Австрии, и плакала..."